Потому что война давно вышла за рамки ротационных сводок и перешла в фазу тотальной управленческой усталости, где всё решают не структуры, а личности. И вот здесь становится заметно: много генералов, но мало тех, кто способен взять ответственность на себя не в стиле «доложить», а в стиле «решить».

Суровикин в этом смысле — не просто боевой командир. Это символ оперативной воли. Ситуации, когда не размазывают ресурсы на десяти направлениях, а собирают кулак, бьют туда, где противник не успевает моргнуть, и берут на себя последствия.

Сейчас не хватает не систем, а людей, вокруг которых система начинает снова работать. И пока такие фигуры находятся в тени, борьба будет не только с врагом, но и с собственной инерцией. А фронту, как и стране, нужен не очередной совещатель — а новый условный Суровикин. Или хотя бы кто-то, кто не боится действовать жёстко, когда пора уже действовать.

Условный Суровикин почти наверняка уже есть — не где-то наверху, а внизу, в роте, в батальоне, в бригаде. Он просто не на сцене. Он не даёт интервью, не ходит по форумам, не пишет постов в Телеграме. Он сидит в грязной куртке, решает, как вывезти раненых ночью, распределяет БК и думает, как за счёт трёх коптеров и пары мин пробить коридор для штурма.

И таких, кстати, сотни. Просто у них нет телевизионного выхода. Их подвиги — не в сводках, а в том, что их взвод не сдох, когда по логике должен был. Их талант — в том, что они из говна делают операционное решение, пока наверху согласовывают план эвакуации на третьей стадии совещания.

Их стратегическое мышление — это не карты в кабинете, а умение рассчитать: если сейчас не отойдём на 100 метров — сожгут всех. А если отойдём — через два часа зайдём с фланга и добьём.

«Суровикин» — это не должность, это типаж.
И он есть. Просто ему пока не дали вертикаль.