Свидетель бомбардировки Хиросимы: люди были похожи на призраков
Бомбардировка Хиросимы американскими войсками произошла 70 лет назад. По словам одного из переживших катастрофу японцев, он выжил, так как пошел в институт по направлению от эпицентра взрыва.

ХИРОСИМА/ТОКИО, 6 авг — РИА Новости, Ксения Нака. Хиросима вспоминает день, когда 70 лет назад американцы впервые в истории человечества применили атомную бомбу против мирного населения.

Возможно, это последняя "круглая" дата, когда еще можно поговорить с теми, кто пережил эту трагедию, — средний возраст "хибакуся" (дословный перевод — жертва взрыва — ред.), как их называют в Японии, в этом году перевалил за 80 лет. Их становится все меньше, и тем больше беспокойство, что память об ужасе пережитого ими сотрется.

Хибакуся

"Мне было 20, когда произошла бомбардировка. Я был рядом с эпицентром, в 1,2 километра, около мэрии. Там сейчас мемориальный Парк мира. Я был студентом, взрыв произошел по дороге в институт. Я позавтракал в столовой и собирался выходить, когда в дверях столкнулся с тремя друзьями. Тогда продукты получали по карточкам, и нам всегда хотелось есть. Но мне стало стыдно есть два раза подряд. Я отказался и пошел в институт. Я сказал им: "Встретимся днем!", — вспоминает председатель Совета организаций жертв ядерных бомбардировок Японии Сунао Цубои.

По его словам, это было последнее, что он им сказал.

"Когда я вышел, было начало девятого. Атомная бомба упала в 8.15. Я пошел в институт. А они все трое погибли в этой столовой. Все, кто был в столовой, погибли. Я выжил, потому что пошел по направлению от эпицентра", — рассказал Цубои.

Другая свидетельница бомбардировки, 78-летняя Кэйко Огура, которой в 1945 году было восемь лет, вспоминает, что ее отбросило взрывной волной и она потеряла сознание.

"Когда я очнулась, было темно. Мне показалось, что наступила ночь. Город после взрыва был раздавлен. Казалось, что чья-то огромная нога наступила на него и раздавила. Потом начали вспыхивать пожары на развалинах. Чтобы спастись от пожара, приходилось бежать по трупам — некоторые улицы были заполнены трупами. Там, где мы сейчас стоим (около Дома памяти атомной бомбардировки или "Атомного купола" — одного из немногих сохранившихся зданий города, которое стало символом атомной бомбардировки, с 1996 года признано Мировым наследием ЮНЕСКО — ред.), под нашими ногами лежат люди".

Огура говорит, что дети боялись выходить на улицу: прохожие были похожи на страшных призраков из кошмарного сна.

"После ожогов у людей облезала кожа вместе с мясом. Им было больно опустить руки, и люди ходили, вытянув их вперед, как призраки, а с рук свисали лохмотья кожи. Везде стоял запах горелых волос. У многих были видны внутренности. Казалось, что человек что-то держит у живота, а это были внутренности", — вспоминает Огура.

Она рассказывает, что очень быстро научилась распознавать среди лежавших на улицах людей мертвых: мухи откладывали яйца в ранах, и под палящим августовским солнцем уже к полудню там начинали копошиться личинки, люди извивались от боли.

"Я быстро поняла, что если человек, несмотря на причиняемые ему насекомыми мучения, перестал шевелиться, это значит, что он умер, и показывала взрослым, которые сжигали трупы. Трупы сжигали там, где сейчас стоит памятник погибшей девочке Садако", — говорит Кэйко Огура.

В районе эпицентра сейчас расположен мемориальный Парк мира и музей, в котором хранятся документы и экспонаты, связанные с атомной бомбардировкой Хиросимы. Здесь есть аудиогиды на языках всех стран, обладающих атомным оружием.

Лаконичные экспонаты воссоздают весь ужас произошедшего. Искореженный трехколесный велосипед. Он встретил взрыв вместе со своим маленьким хозяином. Во что же взрыв превратил ребенка, если так изувечил металл? Белые волосы школьницы, которые вылезли все целиком от одного причесывания. Сгоревший до угольной черноты рис в железной коробочке для обеда. Единственное, что смогла найти мать от своего сына-школьника. Ногти и облезшая кожа ребенка, он хотел пить и высасывал сукровицу из пальцев рук.

"Все, что показывают в музее, — это игрушки. То, что было на самом деле — жутко, и это хранят в архиве, боятся за детей. Я никогда не забуду то, что увидел, пока шел за помощью после взрыва. Мне навстречу шел школьник, его правый глаз болтался у щеки. При каждом шаге раскачиваясь, как маятник. Потом мужчина, истекающий кровью, из его головы торчали куски стекла. Он прошел 3-4 шага и сел на землю. Женщина лет 30. Сначала я думал, что она что-то несет. Это были кишки. Она их держала у живота и пыталась убежать. Кишки были видны сквозь ее пальцы", — с болью рассказывает Сунао Цубои.

Он безуспешно пытался позвать кого-то на помощь, чтобы вызволить из-под завалов людей, но от него все разбегались, потому что "сам был похож на призрак: содрана кожа, оторваны уши, обожжено лицо и руки; по черным обгоревшим рукам текла ярко-красная кровь".

Цубои вспоминает, что когда добрался, наконец, до дома бабушки, она его не узнала — его тело распухло, лицо было обезображено, и она никак не могла поверить, что это ее внук.

Память

Долгие годы после бомбардировки многие пережившие скрывали свои переживания, скрывали даже от собственных детей.

"Была жестокая дискриминация. Те, у кого остались келоидные рубцы от ожогов, не могли пойти в общественную баню, чтобы не выдать себя. Сколько было случаев, когда родители жениха или невесты расторгали помолвку из-за того, что будущий супруг был "хибакуся" — облученный", — рассказывает Кэйко Огура.

Считалось, что у "хибакуся" рождаются неполноценные дети или они вообще не могут иметь детей. Им трудно было поступить на работу — все знали, что у тех, кто пережил атомную бомбардировку, высокая утомляемость и любое, самое тяжелое заболевание может развиться внезапно, через много лет после взрыва. "Многие скрывали долгие годы. Мой сын узнал о том, что он "хибакуся" во втором поколении", когда моя фотография после поездки в Америку появилась в японских газетах", — вспоминает Огура.

Рассказывать о пережитом она стала, когда поняла, что память стирается, и новое поколение начинает забывать о том, что же случилось в Хиросиме 6 августа 1945 года. Это не должно повториться, а для этого — люди должны помнить.

Три года назад в городе началось движение "живой" передачи опыта переживших катастрофу. Участники движения — добровольцы самого разного возраста и социального положения — общаются с пережившими бомбардировку и выбирают себе среди них одного или нескольких человек. Затем происходит длительное личное общение и "впитывание" опыта тех, кто выжил после трагедии.

Видео- и аудиозаписи с рассказами очевидцев хранятся в музее. Но только "живая" передача позволяет рассказывать новым поколениям о подробностях быта и жизни того времени, об ужасе пережитого и о личности очевидца. Это позволяет уйти от сухого изложения фактов и сохраняет живой пульс личного общения.

За три года около 50 волонтеров начали выступать в мемориальном Музее мира, а также ездить по школам Хиросимы и в другие города, рассказывая о том, что сохранила память военного поколения.

Миссия

Сохранить память и не допустить повторения трагедии Хиросимы и Нагасаки — вот две задачи, в решении которых Хиросима видит свою миссию. Об этом говорят и 80-летние очевидцы бомбардировки, и 15-летние школьники, которые как "послы мира" направляются ежегодно в штаб-квартиру ООН в Женеве. В течение года школьники собирают подписи под призывом отказаться от ядерного оружия, а потом сдают списки в европейскую штаб-квартиру ООН, которая ведает также и вопросами разоружения. С 2001 года было собрано более миллиона подписей.

"Мы не должны идти по пути разделения на виноватых и пострадавших. Главное, чтобы никогда ничего подобного не повторилось. Это миссия Хиросимы. Преодолеть политические, национальные различия и понять, что это был страшный опыт не только нашего города, но всего человечества. И именно с таких позиций Хиросима выступает в мире и старается сохранить память о бомбардировке", — заявил журналистам в преддверии 70-й годовщины трагедии мэр города Хиросимы Кадзуми Мацуи, мать которого пережила бомбардировку.

Он считает, что ядерное оружие не может быть фактором сдерживания: пока оно существует, всегда есть угроза, что его применят. При этом мэр признает, что есть противоречие между этой позицией и тем, что Япония долгие десятилетия находится под защитой американского ядерного "зонтика". Разрешить это противоречие, по мнению Мацуи, может процесс постепенного отказа всех без исключения стран от этого вида оружия с общих позиций понимания его опасности, без выяснения, кто прав, кто виноват.

Не искать виноватых

Безусловно, наиболее задаваемый вопрос жителям Хиросимы в связи с событиями августа 1945 года — это вопрос о ненависти к тем, кто совершил бомбардировку.

"Ненависти не было. Страх, ужас и шок были самыми сильными чувствами, они вытесняли все остальное. А потом самым главным стало просто выжить. Просто найти еду и одежду. Сейчас… сейчас у меня нет ненависти к американцам. Они очень помогали нам потом. Но да, я ненавижу Трумэна за то, что бомба была сброшена на живых людей. Ради устрашения было бы вполне достаточно сбросить ее в море или в горы", — считает Кэйко Огура.

Сунао Цубои вспоминает, что его первым желанием была месть. Но по мере понимания масштабов произошедшего "стало ясно, что месть невозможна, что мы столкнулись с такой силой, против которой бессильны".

"Когда я поехала учиться в Америку и впервые узнала, что о бомбардировке может существовать другое мнение (согласно которому бомбардировка была оправданной, так как приблизила конец войны и помогла избежать новых жертв — ред.), я испытала культурный шок. А многим людям название "Хиросима" вообще ничего не говорило. Но я не испытываю обиды, я считаю это их мнением. Я решила, что мой долг рассказывать о том, что здесь произошло, а не спорить и доказывать свою правоту. Именно потому, что я из Хиросимы: не спор, не противоречие, но обсуждение и поиск точек соприкосновения. Я не могу изменить людей в Америке, я могу рассказывать о Хиросиме, чтобы они больше знали", — считает 20-летняя Мами Кувахара, "посол мира" 2012 года.

Каждый год 6 августа во всех школах Хиросимы проходит урок мира, на котором детям рассказывают об атомной бомбардировке. В 8 часов 15 минут, когда на город была сброшена атомная бомба, в результате взрыва которой погибли около 140 тысяч человек, в мемориальном Парке мира на торжественной церемонии памяти жертв трагедии с участием мэра города и представителей более 70 стран объявляют минуту молчания.

В любое время года к памятникам, посвященным бомбардировке, дети приносят связки белых журавликов, сделанных из бумаги. Они стали символом стойкости, мужества и надежды после того, как мир узнал о 12-летней Садако Сасаки, внезапно умершей от лейкемии через 10 лет после бомбардировки. Девочка до последнего часа складывала из бумаги журавликов в надежде, что выздоровеет, если успеет сделать их тысячу. С тех пор журавлики стали в Японии не только традиционным знаком счастья и долголетия, но и символом силы духа и стремления к жизни. Ими украшают алтари в память о погибших при стихийных бедствиях и катастрофах, есть они и на базе ликвидаторов аварии АЭС "Фукусима-1".

Меня зовут Франсин Кристоф. Я родилась 18 августа 1933 года. В том же году пришел к власти Гитлер. Посмотрите - это моя звезда. Я должна была носить ее на груди, как все евреи. Она большая, правда? Специальная, для детей. Мне пришлось надеть ее, когда мне было восемь лет.

    Когда я была в лагере Берген-Бельзен, произошла необычайная вещь. Нам, детям-узникам, было разрешено взять с собой из Франции маленькую сумку с двумя-тремя небольшими предметами. Моя мама взяла с собой кусочек шоколада. Она сказала, что мы сохраним его на самый крайний случай, когда я буду близка к смерти и этот шоколад будет необходим для спасения моей жизни. Вместе с нами в лагере была беременная женщина, Хелен. Когда ей пришло время рожать, мама спросила меня, как я себя чувствую. Я ответила, что хорошо. И тогда мама сказала, что хочет отдать наш шоколад Хелен, потому что она очень слаба и может умереть от родов. Я согласилась. Хелен съела шоколад и осталась жива. Она родила крошечную девочку и вернулась с ней в барак. Малышка никогда не плакала, никогда. Через полгода лагерь был освобожден. И только тогда девочка впервые закричала - в этот момент она родилась по-настоящему.

    Несколько лет назад моя дочь спросила меня, было ли бы мне легче, если бы после возвращения из лагеря у меня была бы возможность обратиться к психотерапевту. Я ответила, что без сомнения - но об этом тогда никто не думал. И я решила прочитать лекцию о том, что могло бы произойти, если бы освобожденные узники лагерей имели возможность в 1945 году пройти психологическое консультирование. Лекция привлекла большое внимание. Среди слушателей были бывшие заключенные концлагерей, историки и много психологов, психотерапевтов и психиатров. Мы очень интересно пообщались. Затем слово взяла одна женщина: "Я - психиатр из Марселя. И прежде, чем я скажу то, что хотела бы сказать - я должна передать кое-что Франсин Кристоф." Она достала из сумки кусочек шоколада и протянула мне со словами: "Я - тот самый ребенок".

Видео

Прошлое не уходит...
Кальсоны
Ивакин Алексей Геннадьевич

    На мосту через Первый городской пруд стояли две женщины.
      Первая женщина была сурова и мрачна. Она недавно разменяла второй десяток, а еще ей задали сочинение на тему "Моя семья в годы войны". В этом году отмечали сорок лет со дня Победы и лучшие сочинения отправлялись на городской конкурс. Женщина была мрачна, потому что дедушки у нее не было, а бабушка не воевала.
      Вторая женщина лет шестидесяти улыбалась и разглядывала уток, плавающих по апрельской воде. Гордые селезни вытягивали отливающие бирюзой шеи, стараясь привлечь внимание сереньких неприметных уточек. Уточки кокетливо трепетали хвостиками и делали вид, что сбегали от ухажеров.
      - Вот бабушка, ну почему ты не воевала? Я же сейчас сочинение не смогу написать.
      - Ну я же тогда не знала, что ты у меня будешь и тебе придется писать сочинение. Если бы я знала, то обязательно бы взяла автомат в руки и пошла бы воевать с немцами.
      - Мне же двойку поставят, как ты не понимаешь?
      Бабушка опять улыбнулась и сказала:
      - Пойдем уточек покормим? У меня городская есть, специально купила.
      - Я что, маленькая какая? Я уже пионерка, между прочим! И даже председатель совета отряда! И сейчас не смогу написать самое важное сочинение в году! - от досады четвероклассница аж топнула ногой.
      - Мост сломаешь, - мягко сказала бабушка. Внучка отвернулась. В глазах ее дрожали слезы.
      - У тебя даже медалей нет! - обиженно сказала девочка.
      Бабушка вздохнула. Положила натруженную жизнью руку на плечо девочки.
      - Есть, хорошая моя, есть.
      - Откуда? Правда? А почему ты никогда их не носишь? А ты мне покажешь? А за что ты их получила? А какие они?
      - Уточек пойдешь кормить, тогда расскажу.
      ***
      Уток немцы съели в первый же день оккупации. И не только уток. Куриц, гусей, поросят, телят - резали всех. Только собак стреляли. Станица стояла на большом шляхе, немец через нее и пер летом сорок второго. Войска шли густым потоком. То там, то тут слышны были выстрелы и крики. Крики и выстрелы. На людей немцы внимания не обращали. Отпихивали только баб ногами и прикладами, когда те вцеплялись в корову-кормилицу.
      Перед отходом Красной Армии колхоз лишь частично успел эвакуировать свои стада. Что не успели - раздали по хатам. Не помогло. Запылённые немцы со стеклянными глазами заходили в хаты, брали, что нравилось и так же уходили. На смену им приходили другие. Потом третьи, четвертые. Через неделю серо-зеленый поток начал иссякать. И с каждым днем они становились все злее и злее. Брать было уже нечего. Ничего не осталось. Постреляных собак унесли в ближнюю балку. Вдоль дорог летал гусиный пух и куриные перья. Но хоть не насильничали. К концу августа привезли полицейских - вот от тех да, девок приходилось прятать. Днем они еще ничего были, пока трезвые. А вот вечером... Две недели девки по погребам сидели. Бабы за них отдувались. И хоть среди полицейских были свои, казачьи, но дедов они не слушали. Хорошо, хоть не стреляли, в отличие от иногородних. Но плеткой пройтись могли. Через две недели полицаев перевели в другую станицу, стало поспокойнее. А в апреле-мае сорок третьего бабы рожать начали. Много тогда на погосте приспанных подушками младенцев поселилось. А которым бабам похоронки пришли - там в хатах прибыль оставили.
      ***
      - Как раз мне в феврале сорок третьего семнадцать и исполнилось. И когда через две недели наши пришли, я в часть побежала. Как была - так и побежала. Маму даже не предупредила, знала, что не отпустит.
      - А почему не отпустит? Ведь война же идет. Надо воевать, - сказала девочка, кидая кусочек хлеба в воду.
      - Вот и я так думала, что надо. А мама бы не отпустила. Мой отец, твой прадед, погиб уже. От братьев вестей не было с осени сорок первого. А тут еще я побежала, ага.
      Утки хлеб хватали весело - толпой бросались на кусочек. Но друг у друга не отбирали - кто первый цапнул, тот и лопает. Чаще успевали, почему-то уточки. Может быть потому, что они проворнее и изящнее. А, может быть, это селезни проявляли мужское благородство. Кто ж птиц поймет. Людей-то понять не можно.
      - Бабушка, а когда брат есть - это хорошо?
      - Конечно. Я ведь младшая была - они мне и карусель сделают, и куклу из деревяшки вырежут, и обидчику глаз подобьют. Только на рыбалку не брали, говорили, что не девчачье это дело. И на велосипеде не давали кататься, ироды.
       - Наши мальчишки такие же, - беззлобно махнула рукой девочка.
      - Мальчишки во все времена одинаковые, - согласилась бабушка. Кинула еще кусочек булки. Тот плюхнулся рядом с селезнем. Тот торопливо схватил его, развернулся и смешно загребая розовыми лапами, торопливо поплыл в сторону от стаи, на ходу глотая добычу.
      - И ты в разведку попала, да?
      - В разведку, конечно. Куда ж еще девчонок семнадцати лет брать как не в разведку?
      ***
      Капитан административной службы Каменев критически посмотрел на голенастую девчонку.
      - Сколько лет-то тебе, каракатица?
      - Сами вы каракатица, - обиделась девчонка. - Я, между прочим, комсомолка.
      - А я член партии. Значит, тебя ко мне отправили из штаба полка?
      - Да, сказали, что у вас особая секретная часть.
      - Особая, - подтвердил капитан. - Что есть, то есть. И очень секретная. БПБ, называется. И оружие у нас особо секретное. Даже есть приказ, что за утрату АД или АПК - сразу под трибунал и в штрафную роту.
      - Ого! - вырвалось у комсомолки.
      - Ого, - согласился капитан и смачно прихлопнул газетой полусонную весеннюю муху, неосторожно приземлившуюся прямо на стол комбата. - Банно-прачечный батальон у нас, девочка. Работать будешь вольнонаемной. Зарплата - сто десять рублей, питание бесплатное. Обмундирование выдадим, но чуть позже. Сразу скажу, работа не из легких.
      - Как банно-прачечный? - не поняла девушка и нахмурилась. - Разве на войне стирают?
      - На войне даже зубы чистят. Бойцу всегда нужно что? - капитан встал, странно скособочась, тяжело застучал сапогами по хате.
      - Патроны?
      - Патроны, это само собой. Пожрать ему всегда надо. И помыться. И кальсоны чтобы чистые всегда были. Вошь, она хуже фашиста. Фашист пулей убивает, а вошь...
      И ткнул пальцем в самодельный плакат на стене: "Красноармеец! Твой враг - тифозная вошь!".
      - Когда мы немцев в Сталинграде в плен брали, у них пилотки ходуном ходили, представляешь? Вша их ела не хуже партизан. А наших бойцов она не ела. Почему? - спросил капитан и тут же ответил. - Потому что советская женщина не бросит своего друга и брата и всегда его обстирает и подошьет. Норма - сто сорок пар белья в день. Пойдешь?
      Девушка не так представляла себе войну. Она хотела стать героем как Гуля Королева, Люда Павличенко или Зоя Космодемьянская. Но стирать... Она уже хотела отказаться, но вдруг вспомнила братьев. Она представила их грязными и обросшими, медленно бредущими сквозь туман к далекому городу Берлину. Она их словно увидела, и они почувствовали взгляд. Обернулись. В глазах их плавала мужская усталость. "Что ж ты, сестренка..."
      - Пойду, - согласилась она.
      ***
      - Сто сорок пар белья? А что такое пары?
      - Кальсоны и нательная рубаха. Но это только белье. Нам привозили и ватники, и шинели, и гимнастерки.
      - Это вот надо за один день все постирать?
      - Конечно.
      - Это получается, надо - девочка посчитала в уме. - Это если по пять пар в стиральную машину закладывать, то это целых двадцать восемь раз стирать надо? Но ведь она целый час стирает. А в сутках всего двадцать четыре часа. У вас по две "Вятки-автомат" на человека были, да?
      - Да, целых две. Одна правая, другая левая.
      ***
      Одна стиральная установка принимала по сорок две пары белья. Таких установок в батальоне было три. И все три - не работали. Попросту не было передвижных генераторов к ним.
      Зато, практически без перерывов работала АД - автомобильная душевая. Она была в распоряжении обмывочно-дезинфекционной роты. Там работали исключительно медики. До первого рабочего дня, девчонка жалела, что не пошла учиться в медицинское. Когда привезли первую партию...
      Белье было все в крови. Вот нательная рубаха - рукав аккуратно отрезан, рубаха стоит колом от засохшей крови. Вот кальсоны - разорваны почти в клочья и тоже заскорузли. Вот еще одна рубаха - огромная дыра в груди, сухие струпья отваливаются мелкими кусками и тут же красную пыль уносит ветер.
      Пожилые усатые мужики с утра разводили костры, на которых грелись огромные котлы. Пока девчонки завтракали овсянкой, мужики толстыми палками мешали в кипятке белье. Время от времени они поднимали на палках кальсоны и рубахи. Те свисали грязной лапшой и плюхались обратно в кипяток. Пахло хлоркой и чем-то еще.
      Кипяток сливался, черные ручьи искали себе путь и вонючими толстыми змеями вода искала низины.
      На один комплект белья полагалось двадцать грамм хозяйственного мыла. После стирки, пока белье еще мокрое, его надо протереть специальным мылом "К". Специальное, потому что против вшей. Когда удавалось найти генераторы и топливо к ним - девчонки отдыхали. Белье загружали в АПК - автомобильные пароформалинованые камеры. Там уже белье само дезинфицировалось и десинсекцировалось. В эти редкие моменты у девчат была или политинформация, или боевая подготовка.
      А в первый вечер она плакала, потому что от боли в суставах пальцы не сгибались. Но в первый же вечер пришли к ней в дремоте братья, уже не такие грязные и они уже улыбались, поэтому она уснула...
      ***
      Бабушка кинула еще один кусочек хлеба, но он почему-то не долетел до кромки воды. Утки выскочили на бережок и побежали к еде, но тут самый крупный и самый красивый селезень вдруг громко крякнул, остановился, завертел головой, крякнул еще громче. Стая, как по команде, развернулась и бросилась прочь. А селезень остался на берегу и широко расправив крылья и растопырив ноги, заковылял по берегу. Стая торопливо отплывала. Зашуршали кусты прошлогодней сухой травы. Оттуда вылез здоровенный черный кот. Мягко переступая лапами, он, не отводя взгляда от селезня, медленно направился к птице. Хвост кота подергивался. Глаза горели предвкушением. Селезень нервно оглядывался на стаю, отплывавшую от берега. Он еще больше распахнул крылья и зашипел. Кот заурчал в ответ.
      - А ну пошел прочь, фашист! - вскочила девочка и кинула в кота куском булки.
      Кот подпрыгнул, в высшей точке прыжка извернулся на сто восемьдесят градусов, одновременно муррявкнул и исчез в траве. Селезень, вместо того, чтобы сбежать. бросился вдруг за котом, хлопая крыльями и привставая на перепончатые цыпочки. Впрочем, далеко он не побежал. Убедившись, что кот пропал в кустах, селезень мгновенно слопал хлеб. Затем, змеино изогнув шею, бросился к спасительной воде. По пути наткнулся на кусок, брошенный бабушкой, но есть его не стал, а призывно закрякал, не забывая оборачиваться на кусты, в которых исчез враг. Стая по команде развернулась к берегу.
      Селезень наступил на хлеб, дождался, когда стая подплывет. Когда один из других селезней попытался подойти к нему, герой снова расправил крылья, а другой резко прыгнул в воду. А вот серой уточке он хлеб отдал.
      Все это произошло за несколько секунд.
      - Знаешь, почему селезни такие красивые, а уточки такие серые? - сказала бабушка.
      - Нет...
      - Когда прилетит коршун, первым делом он увидит селезня. И пока селезень будет биться, уточка с утятами спрячутся.
      - И семья останется без папы?
      - Да. А сейчас ты сделала так, чтобы у семьи был папа. Ты спасла утиного папу для утиной семьи.
      - А почему тогда моего папу никто не спас?
      - Твой папа был шахтером.
      - А твои братья?
      - А мои братья были солдатами.
      ***
      - Телогрейки привезли. Полтонны, - сказала лейтенант Федосеева.
      Капитан Каменев поморщился. Он не любил, когда привозили телогрейки. Белье, гимнастерки - это понятно все. А вот телогрейки, да еще от похоронной команды...
      Да, даже в Германии приходилось отступать. Вроде бы взяли очередной "дорф", но нет, откуда-то ударят окруженцы или фольксштурм, отрежут наших. Бой идет. Конечно, трепыхающихся фрицев отрежут от своих и перережут, но солдаты будут лежать в телогрейках несколько десятков часов. А потом пока то, пока се...
      Когда проползут санитары, вытаскивая всех, с бьющимися сердцами...
      Когда пройдут саперы, а это обязательно, даже если по полю боя несколько суток туда-сюда бегали то эсэсовцы, то гвардейцы, и ползали то "Тигры", то "ИСы"...
      Когда пройдут трофейщики, собирая казенное и чужое имущество...
      Потом уже пойдет похоронная - сгребая лопатами разорванное и горелое. Похоронная достает книжки и снимает ватники, пропитанные запахом смерти.
      - Поднимай девок, - сказал Каменев. Вышел из палатки. Федосеева вышла за ним. Над ночной Германией полз туман.
      - Копать?
      - Копать.
      Осколки, вросшие в тело Каменева под Ростовом-на-Дону еще в декабре сорок первого, не давали ему распрямиться. Так он и ходил, скособоченным.
      - А? - лейтенант Федосеева показала подбородком на палатку.
      - Я сам решу, что мне делать.
      Через десять минут банно-прачечный батальон в полном составе копал ямы в германской земле. Почти в полном, потому что капитан Каменев не мог физически. Он даже сидеть не мог нормально. И даже спать с женщинами не мог нормально, потому что стеснялся своего кривого бока. Капитану было стыдно командовать Блядско-Половым-Борделем - как называли Банно-Прачечный Батальон остроязыкая. А еще ему было стыдно, за то, что в его жизни был только один бой.
      Он не видел войны, он видел только ее результаты. Окровавленное и обосранное белье. Все. Вся война. Больше ничего, кроме того короткого боя под Ростовом.
      И если бы не та, голенастая и большеглазая. Один раз холодное дуло трофейного "Вальтера" коснулось виска. В тот момент голенастая и пришла с докладом.
      А вчера она сказала, что ждет от тебя, капитан, ребенка.
      - Копайте, девочки, копайте!
      Копал и его будущий ребенок. Капитан хотел жениться и родить девочку, потом мальчика, потом опять девочку, потом еще мальчика. А еще лучше, когда рожать каждый год. Да, убивать легко. Когда немецкие "Штуки" накрыли его батальон в сорок четвертом, зачем-то погибли семнадцать девчонок. Значит ему, капитану Каменеву, надо родить семнадцать детей.
      ***
      - А зачем вы ямы копали? Я не понимаю...
      - Когда ребята мертвые лежат - одежда пропитывается трупным запахом. А он не отстирывается. Чем мы его только не пробовали вначале - и каустической содой отмывать, и мылом "К", и обычным. Ничего не помогало. Потом один дядька посоветовал, что надо закапывать одежду на три дня в землю. Земля органику вытягивает. А вот если бензин там, или керосин авиационный - нет.
      - А капитан Каменев это мой дедушка?
      Селезень внимательно смотрел как его стая плыла за очередной порцией хлеба. Издалека сердито смотрел на уток черный кот.
      ***
      Второй бой был короче первого.
      Капитан Каменев схватил пулю в лоб, когда побежал навстречу полыхнувшему огнем лесу, выхватывая из кобуры "Наган".
      Тридцать немцев полегло когда девки из банно-прачечного успели схватить винтовки. Правда, еще танкисты помогли проезжавшие по соседнему автобану. Но это не важно. Важно то, что немцев раздавили со всех сторон. А еще важно то, что одежду Каменева постирали.
      Голенастая забрала себе его гимнастерку.
      Когда закончится война, она будет кутать новорожденную в гимнастерку отца. Но это когда еще закончится война...
      ***
      Девочка стояла на сцене и читала свое сочинение.
      - Моя бабушка не воевала и воевала. Она стирала гимнастерки. Окровавленные и потные. Грязные и рваные. Когда убили дедушку, она стирала и его гимнастерку. Она торопилась, чтобы кровь не засохла и чтобы дедушка не остыл. Она не была героиней. Она просто стирала по сто сорок комплектов белья в день. Медаль ей дали тогда всего одну. Эта медаль называется "За боевые заслуги". А заслуги такие, что моя бабушка, Зоя Ивановна, только за март, апрель и май 1945 года постирала руками тринадцать тысяч триста шестьдесят комплектов белья. Это на триста семнадцать процентов выше плана. А потом ей еще дали медаль "За победу над Германией". Если у нас снова случится война, то я буду такой, как бабушка...
      ***
      - Давай, давай, давай! - тот, который в ментовской форме и с "укоротом", яростно махал руками. Старый "Урал" медленно вползал задом в ворота морга. "Урал" пыхтел сиреневым, дым расползался над мягкой кучей "дубков" и "флор".
      Давно не работал генератор, потому что не было бензина. И воду носили ведрами, потому что был перебит водопровод. И мыла не было, стирали содой. И руками.
      От соды сходили ногти на руках.
      От "Урала" пахло человеческим, но бывшим.
      - Зоя Владимировна! Зоя Владимировна! - подбежала одна из девчонок к женщине, которая когда- то была пионеркой.
      - Что такое?
      - Парни говорят, с "двухсотых" привезли форму.
      Зоя Владимировна вздохнула и ответила:
      - Копайте, девочки, землю...
      Над аэропортом вздымался черный дым.

Вчера был не только день снятия Блокады, но и день памяти жертв Холокоста.

Из-за книги о геноциде евреев в Литве от автора отвернулись родные и друзья"Я выполнила долг перед родиной"

26 января 2016 г. 15:03

Молодые, неграмотные литовцы в трезвом состоянии так прилежно убивали евреев, что в Литву их везли для уничтожения из других стран. В убийствах добровольно участвовали и школьники, а Церковь равнодушно наблюдала за Холокостом – убийцам даже отпускали грехи. Ради чистоты расы и еврейских зубов в Литве уничтожили около 200 000 евреев.

К таким выводам пришла Рута Ванагайте, которая написала книгу "Mūsiškiai" ("Наши").

Важная часть книги – "Путешествие с врагом", в которой Ванагайте с известным охотником за нацистами Эфраимом Зуроффом отправляется в путь по местам, где убивали евреев и общается с оставшимися в живых очевидцами тех событий.

– "Знаю, что Литва не ждала эту книгу. Поэтому и написала ее". Это – Ваши слова. Вы уже столкнулись с отрицательной реакцией?

– Мне священник Ричардас Довейка сказал, что у меня перед носом закроются двери. Я с самого начала столкнулась с отрицательной реакцией – родные сказали, что я предаю родственников и являюсь Павликом Морозовым. Несколько друзей вообще отвернулись от меня – сказали, что мне платят евреи, и я предаю Родину. Мне нужно было много смелости. Я спросила у моих детей, которым 20 и 28 лет, писать ли мне такую книгу. Они сказали, что на 120% поддерживают. Но часть друзей предупредила меня, что я останусь без читателей, которые любят меня за книги об уходе за стариками и женщинах. Я подумала – почему я должна думать о коммерции. Я вижу, что больше никто такую книгу не напишет.

– Почему Вы считаете, что больше никто не напишет? Этой темы боятся?

– До такой степени боятся, что я сталкиваюсь с абсолютной паникой – от учреждений власти до сельских жителей. За полгода я встретила всего несколько человек, которые не боялись. Даже с историками в парке на лавочке приходилось встречаться... Некоторых историков я не могу цитировать – они не хотят, один сказал, что отныне не будет читать лекции на эту тему – опасно.

– Откуда этот страх? Литва с Израилем примирились, в 1995 г. президент Альгирдас Бразаускас извинился перед еврейским народом, несмотря на то, что за это его рьяно критиковали.

– С Израилем помирились, чтобы он не поднимал эту тему. За это Литва поддержит Израиль в ООН. Это политика. Даже посол Израиля, увидев в Литве Зуроффа, сказал ему – чего ты сюда ездишь, будешь людям настроение портить. Даже еврейская община не поднимает эту тему, не поднимает ни Израиль, ни Литва, а очевидцев тех событий уже практически не осталось. И денег на исследования нет. Да, Бразаускаса осудили. Думаю, позже он жалел, что так поступил. Он обещал выявить и назвать убийц, но этого не сделали. Вот в 2012 году Литовский центр исследования геноцида жителей и сопротивления составил список из 2055 человек, которые, возможно, могли участвовать в геноциде. Список был передан правительству. Где он сейчас? Я пошла к вице-канцлеру правительства и сказала, что надо что-то делать с этим списком, ведь не может же он 5 лет лежать. Мне ответили – что бы мы ни делали, евреям все мало. И лежит этот список дальше.

– Может, уже все исследовали и оценили?

– Я прочла книги всех литовских историков – все утверждают, что Холокост наблюдался в провинции на территории всей Литвы. Мы думаем, что только в Панеряй – нет, вся провинция Литвы усеяна еврейскими могилами, люди были уничтожены. Это белое пятно в нашей историографии. Почему не исследовали? Есть лишь несколько историков, которые этим занимаются – мне сказали, пять человек должны работать 5 лет, чтобы выяснить, сколько литовцев участвовало в Холокосте. Нет пяти человек и 5 лет. Я с Зуроффом проехала через всю Литву – людям, которые видели и помнят Холокост, сейчас 85-90 лет. Сколько еще будем ждать?

– Не секрет, что Зуроффа в Литве ненавидят да и сам он, мягко говоря, не пылает к нам любовью. Как удалось уговорить его поехать в "путешествие" по Литве?

– Весной я готовила конференцию, все историки говорили, чтобы я не приглашала Зуроффа – если он будет, они отказывались от участия, поскольку он может заплакать, начать драку. Мне стало очень интересно. Когда он приехал для участия в маршах неонацистов, я встретилась с ним. Я спросила у него, работает ли он на Путина, а он спросил у меня, делаю ли я еврейские проекты ради денег. Я ответила, что среди моих родственников были люди, которые, как я подозреваю, участвовали в Холокосте. Он сказал, что за 25 лет встретил в Литве первого человека, который это признал. Я сказала ему – вы нападаете на Литву, так давайте, сядем в мою машину и поедем по Литве, поговорим с людьми, посмотрим, кто прав. Поскольку я не знаю этого. Он согласился, поездка длилась три недели. Мы договорились платить за бензин поровну.

– Что Вы видели? Сколько дверей закрыли у Вас перед носом?

– Большинство людей говорили, только не соглашались фотографироваться и называть свои имена. Другие боялись – говорили, еще придут и убьют. Кто убьет? Литовцы! Они знают, что в большинстве случаев евреев конвоировали, охраняли или убивали отцы или деды соседей. Так они предают своих – соседей. Но помнят очень хорошо. – В опубликованном в книге интервью Зурофф говорит, что Литва необыкновенно красива, но ее красивые леса скрывают несколько сотен мест массовых убийств. Когда ездишь по Литве, можно увидеть указатели, свидетельствующие о таких местах – Литва по крайней мере об этом позаботилась.

– Но свернешь туда, и ничего не увидишь. Указатель есть, а потом можешь блуждать по лесам, и ничего. Но есть и не указанные места. Я и сказала Зуроффу – мы не настолько богаты, чтобы присматривать за 227 местами. Он ответил, надо было смотреть, когда расстреливали. Зурофф плакал на каждом месте. Мне приходилось ждать, пока он читал молитву. И я потом думала – под землей лежат тысячи костей, никак не обозначены эти места. Я потом не могла спокойно смотреть на литовские могилы. Казалось, всему придается слишком большое значение, все так театрально. Я читала протоколы об эксгумации – множество детей с неповрежденными черепами – значит, закапывали живыми. В книге есть свидетельство одного военного – отец ничком ложился в яму, прикрывая ребенка. Военного спрашивали – в кого первого стреляли – в отца или в ребенка? Ответил: "Что мы звери, что ли, стрелять в ребенка на глазах у отца?" Конечно, в отца. Ребенок ведь ничего не понимает".

– В книге жутко звучит Ваш риторический вопрос о том, сколько золотых зубов вытащили у убитых евреев, переплавили, а потом использовали для изготовления зубов жителей Йонишкелиса? Это речь шла об убийце евреев, который потом работал зубным техником. Неужели литовцы делились золотыми коронками убитых?

– Не только в Йонишкелисе, много где. Я помню, в советское время, когда лечили зубы, спрашивали – золото будет ваше или мое? Откуда у зубных техников было золото? Куда пропали все золотые коронки?

Есть и еще более интересный момент. Я унаследовала от дедушки и бабушки антикварную кровать, шкаф, часы. Прочитала, что во всей Литве было около 50 000 еврейских домов, плюс синагоги, магазины, больницы. Куда пропало все это имущество? Вся Литва разбогатела. Я читала, что в Паневежисе вещи передали Драмтеатру, дому престарелых, женской гимназии, больнице, потом распродали жителям. Что не удалось продать – раздали бесплатно. Когда убили евреев, в Паневежисе было 25 000 жителей, вещей, оставшихся после убийства евреев было 80 000 - от постельного белья до чашек. Их раздали бесплатно. Значит, каждый житель бесплатно получил по несколько вещей.

Моя бабушка из Паневежиса, кровать – из Паневежиса. Купила ли она ее? Не знаю. Носила ли моя мама что-то из той одежды? Все в Литве, у кого есть старинные вещи, можем задаться вопросом, откуда они взялись. Убийцам евреев обычно ничего не платили, они брали, что могли, несли продавать или выменивали на водку. Это было их вознаграждение. вечером они возвращались домой. У некоторых были дети – с работы приходили не с пустыми руками – приносили им то одежду, то еще что-то.

– Когда читаешь книгу, создается впечатление, что убивали простые деревенские парни, которые пошли добровольцами в Литовскую армию.

– Они туда пошли сами от нечего делать. Тогда была такая логика: давали поесть и пострелять. А еще можешь взять одежду, обувь, цепочки евреев, выпить. Римантас Загряцкас провел исследование – социальный портрет убийцы евреев – половина тех, кто убивал в провинции - безграмотные или окончившие два класса. Может, если бы Церковь заняла иную позицию или сказала, что надо выполнять одну из заповедей Божьих – может, это остановило бы их. Но Церковь промолчала или не призвала.

– Когда читаешь воспоминания убийц евреев, напрашивается вывод, что немцы их не заставляли убивать - они могли отказаться.

– В первую очередь, это были добровольцы – и белоповязочники, которые шли добровольцами. Некоторые утверждали, что за отказ грозили расстрелом, но есть лишь один факт – в Каунасе был расстрелян солдат, отказавшийся убивать, в долине Мицкявичюса. В особом отряде служили 8 учеников ремесленной школы – 16-17 лет. Наступил июнь, делать было нечего, они пошли поработать – им обещали вещи евреев. Лето закончилось, они ушли из отряда. Разве это насилие – сами пришли, сами ушли. В Литве говорят, что заставляли убивать, поили. Военный Ляонас Стонкус рассказал, что если видели, что у кого-то нервы не выдерживали, офицеры не заставляли стрелять, боялись как бы против них оружие не обратили. И не пили – давали после, вечером, или очень мало – боялись, чтобы командующих не постреляли. Можно сказать, что евреев убивали молодые, неграмотные и трезвые литовцы.

– На Вас будут нападать за неудобную правду и спрашивать, откуда знаете, на что опираетесь?

– В книге я не опираюсь ни на один зарубежный источник, только на то, что сказано жителями Литвы и историками. Полгода я провела в Особом архиве, читала дела, их исповеди. Кто скажет, что наших мальчиков пытали и только после этого они давали показания – это глупости, никто не говорит о пытках. Один убийца евреев жаловался на боли в плече, сделали рентген, выяснили причину, назначили массаж и парафиновые ванночки. Видно, слишком много стрелял. Во-вторых, работники НКВД были последовательными, точными, каждый рассказ убийцы евреев подтверждался еще свидетельствами 15 лиц, соратников. Совпадает каждая деталь. Все они умаляли свою вину. Когда спрашивали, сколько раз они участвовали в расстрелах, сначала не помнили, потом вспоминали какой-нибудь один расстрел, а на деле участвовал в 20 или 50. Все умаляли свою вину, поскольку не хотели сидеть. Многих НКВД после войны судил за конвоирование, а спустя 20-30 лет, когда выяснялось, что они и расстреливали, их снова арестовывали.

– Насколько, по Вашему мнению, трагедию определила официальная позиция литовской власти?

– Во многом определила. Многие говорят – Литовский фронт активистов начал, временное правительство продолжило, а затем продолжили пособники нацистов: Кубилюнас, Рейвитис и др. В администрации Литвы работало 20 000 человек: полицейские, начальники полиции округов. Только 3% из них были немцами. Был запланирован процесс, осуществленный литовцами. Конечно, планировали не литовцы, но им говорили, они выполняли, делали все так хорошо, что потом в Литву везли расстреливать евреев из Австрии и Франции. В IX форте расстреляли 5000 евреев из Австрии и Чехии. Сюда их везли на прививку – евреи шли в ямы с засученными рукавами в ожидании прививки. Литовцы так хорошо работали, что батальон Антанаса Импулявичюса вывезли в Беларусь – там убили 15 000 евреев. Немцы были очень довольны.

– Откуда такая прилежность? Многие говорят – литовцы страдали, оккупация сменялась оккупацией, мы не виноваты, мы страдали, нас везли в Сибирь.

– Да, это правда, но их никто не заставлял расстреливать людей. Шли добровольцы – отчасти из-за распространенного антисемитизма.

– Значит литовцы убивали евреев из ненависти? Однако, кажется, до сих пор литовцы мирно сосуществовали с евреями.

– У нас было достаточно много сторонников Вольдемараса, националистов, которые были влиятельными офицерами армии. Многие убийцы евреев - авиаторы, соратники Дарюса и Гиренаса. При Сметоне с евреями можно было хорошо ладить, но когда пришли немцы, к ним примкнули литовские националисты, и все стало очень просто. А антисемитизм – все шло из Берлина, там чувствовалась рука Геббельса, литовцы это распространяли. Первая газета временного правительства Литвы "К свободе" писала, долой евреев, их трупы - наш путь к свободе. Об этом говорили по радио, писали в газетах. Хватило двух месяцев, тогда были созданы структуры. Без одобрения со стороны правительства Литвы и без потакания Гитлеру этого не было бы – надо признать, но мы не хотим, у нас именами Казиса Шкирпы и Юозаса Амбразявичюса названы улицы и школы.

– Зурофф признал, что не осознавал, что Литва на заре независимости не способна встать лицом к лицу с прошлым

– даже Франции потребовалось 50 лет, чтобы признать свою вину за прогитлеровские действия режима Виши. – Нам потребуется 90 лет. Скоро все умрут, а поколению моих детей будет интересно, только свидетелей уже не будет. Поэтому я и общалась со свидетелями, пока они живы. Пусть эту книгу никто не читает, может ее будут читать через 10 или 15 лет. Я выполнила мой долг перед родиной, хотя она об этом и не просила. Откуда можешь знать, что в здании, где сейчас находится известная Паневежская кондитерская компания раньше действовала известная во всем мире иешива – религиозная школа. Нет никакого знака. Сюда приезжали студенты и преподаватели со всего мира.

– Как Вы думаете, какой была бы Литва, если бы не уничтожила своих жителей? – Думаю, у нас было бы больше ученых, великолепных врачей. Была бы серьезным государством. Но мы хотели расовой чистоты и их зубов.

– Вы упоминали, что от Вас отреклись родственники. Участвовали ли Ваши родственники в Холокосте?

– Я не знаю. Дедушка участвовал в комиссии, составившей список из 10 евреев, а муж моей тети был командующим белоповязочников, работал в Паневежисе в охранных структурах. Я знаю, что вся полиция Паневежиса, под воздействием нацистов, участвовала в этом процессе. Я знаю, что ни один из них не жал на курок – иначе я не писала бы, мне было бы слишком тяжело. Холокост состоит из двух преступлений. Одно – участие администрации – составление списков и т.д., другое - убийство. Думаю, если все посмотрим на наших родственников...

– Готовы ли Вы к обвинениям в клевете на Литву с помощью Зуроффа?

– Но я сделала хорошее дело – Зурофф перестанет ездить в Литву. Он понимает, что то, что я сделала, что сказали Ричардас Довейка и Томас Шярнас, что сделали историки – он знает, что мы на верном пути. Он не может сказать нам ничего нового – дело литовцев выяснить свое прошлое. Зурофф сказал, что ему здесь больше нечего делать – никакой иностранец не может заставить Литву взглянуть на свое прошлое.

Читать далее: http://ru.delfi.lt/news/live/iz-za-knig … d=70220958

Как из-за одного химика , немецкий 1-й воздушный флот полгода не мог бомбить Ленинград

В начале октября 1941 года над Ленинградом был сбит Me-109. Пилот не дотянул до своих и посадил машину на окраине города.

Пока патруль его арестовывал собралась толпа зевак, в которой затесался знаменитый советский химик-органик, ученик великого Фаворского, Александр Дмитриевич Петров. Из пробитых баков самолета стекало топливо и профессор заинтересовался, на чем летают самолёты люфтваффе. Петров подставил под струю пустую бутылку и с полученной пробой в лаборатории поставил ряд опытов в своей лаборатории в опустевших корпусах Ленинградского Краснознамённого химико-технологического института, персонал которого к тому времени был уже эвакуирован в Казань, в то время как Петров был оставлен следить за ещё не вывезенным имуществом.

В ходе исследований Петров обнаружил, что температура замерзания трофейного авиационного бензина была минус 14ºC, против минус 60ºC у нашего. Вот почему, понял он, немецкие самолёты не забираются на большие высоты. А как же они будут взлететь, когда температура воздуха в ленинградской области опустится ниже минус пятнадцати?

Химик оказался настырным и добился аудиенции у заместителя командующего ВВС Северо-Западного фронта. И так сразу с порога в лоб сообщил тому, что знает способ уничтожения всех вражеских флюгцойгов. У генерала возникли некоторого рода опасения, хотел даже людей в белых халатах вызвать. Но выслушав человека науки, он проявил к полученной информации интерес. Для полноты картины химику доставили образцы с аналогично приземленного Ю-87, потом еще разведчики из-за фронта притащили с аэродромов. В общих чертах результаты совпадали. Тут уж военные в обстановке строй секретности приготовили немцам уберрашунг и как рыбаки стали ждать с моря погоды. Все начальники, кто были в курсе дела, по несколько раз на дню задавались вопросом: «Вы не подскажете сколько сейчас градусов ниже нуля?» Ждали, ждали и наконец дождались: 30 октября на стол в штабе ВВС фронта легли дешифрованные воздушные фотоснимки аэродромов в Гатчине и Сиверской.

Разведчики только в Сиверской обнаружили 40 Ю-88, 31 истребитель и четыре транспортных самолета. Утром 6 ноября в воздух поднялся 125-й бомбардировочный авиаполк майора Сандалова. С высоты 2550 метров наши Пе-2 обрушились на вражеские флюгплацы. Штурман ведущего бомбардировщика капитан В.Н.Михайлов сбросил бомбы точно на самолетную стоянку противника. Вражеские зенитчики свирепствовали, но ни одного истребителя в воздух немцы поднять не могли – мороз был ниже двадцати градусов. Через 15 минут Пешки сменила шестерка штурмовиков 174 шап, ведомая старшим лейтенантом Смышляевым. В это же время группа из девяти И-153 подавляла зенитную артиллерию, а затем пулеметным огнем обстреляла стоянки вражеских самолетов. Через два с половиной часа семерка бомбардировщиков 125 бап, ведомая капитаном Резвых, нанесла второй удар по аэродрому. Всего в налёте участвовало 14 бомбардировщиков, 6 штурмовиков и 33 истребителя.

За этим налётом последовали налёты и на другие аэродромы, в результате которых с немецкий 1-й воздушный флот генерал-полковника Альфреда Келлера понёс существенные потери и на некоторое время фактически потерял боеспособность. Конечно, немцы вскоре доставили своим авиаторам более качественный авиационный бензин, который выдерживал хотя и не 60-градусный мороз, но позволял запускать авиамоторы при минус 20 градусах. Однако способность наносить массированные бомбовые удары по Ленинграду флот восстановил лишь к апрелю 1942 года. Петров вскоре был эвакуирован в Москву, а в 1947 году возглавил там лабораторию института органической химии АН СССР. Дожил он до 1964 года.