Одесские зарисовки. Предложение
Жизнь идёт... продолжается... течёт...
Боря Мучник, сорокалетний, тощий как глист, лысоватый электрик ЖЭКа на Богдана Хмельницкого (которая раньше гордо называлась Госпитальной), имел почти всё, что может иметь электрик ЖЭКа на Молдаванке, и даже чуть больше! Это «больше» состояло из двухкомнатной своей (!!!) самостоятельной квартиры в квартале от работы, здоровой, не утомлённой излишними возлияниями печени и автомобиля Daewoo Lanos без кредитных обязательств, что вообще сразу делало Борю почти миллионером в глазах коллег и соседей. В общем, у Бориса было всё, вплоть до ещё местами оставшихся на голове волос и хорошего покладистого характера.
Одного не было у Бори. Не было жены, хозяйки и хранительницы домашнего очага, мило стряпающей что-то на кухне или даже низко склонившейся, подняв вверх свой широкий аппетитный (да-да, именно так Боря представлял!!!) зад, моющей пол. Лица будущей жены Боря не представлял, а вот её торчащий вверх зад при мытье пола видел в своём воображении вполне натурально! И так бы остался Борис с холостыми фантазиями про зад без лица, если бы не похороны в нашем дворе...
Иннокентий Андреевич умер счастливо, без мучений, во сне от сердечного приступа, но в не очень счастливом для этого дела возрасте сорока трёх лет. Провожать соседа, как у нас водится, пришёл весь двор и даже народ из соседних. Заглянул и Борис. Войдя во двор, холостяк-электрик увидел озабоченно печальные лица соседей, гроб и склонившуюся над ним вдову Симу, выставившую вверх покачивающийся в такт рыданиям зад. «Вот! Она! Моя!» — закружилось в голове, и будущая жена приобрела вполне чёткие очертания лица тоже.
Узнав, что Кешина (так звали соседи покойного Иннокентия Андреевича) вдова работает в булочной на углу Запорожской, Боря стал там завсегдатаем, покупая хлеб себе и даже всем соседским бабушкам — лишь бы был повод повидать Симу. Когда прошёл год, Борис вечером явился к Симе нарядный, одетый в строгий костюм, купленный в секонд-хенде «Одежда из Европы», в начищенных до неестественного блеска туфлях запорожской обувной фабрики «Мида», прилизанными, зачёсанными на лысину, длинными, покрытыми лаком блестящими волосами и тремя унылыми красными гвоздиками.
Позвонив в звонок, Боря нервно пробежался левой рукой по пуговицам рубашки и даже брюк, а правой так сдавил гвоздики, что в руке хрустнуло, а цветы совсем поникли.
— Здравствуй, Сима! — нервно и тускло просипел жених открывшей дверь вдове.
— Привет, Боря, — удивилась хозяйка. — Ну, проходи на кухню, раз пришёл. Не разувайся, я не убирала ещё.
— Это тебе, Сима, — ткнул гость цветы в руки вдове и прошёл на кухню.
— Спасибо, — покрутила в руках сломанные пополам гвоздики Сима и, положив их на столик в коридоре, последовала за гостем. — Кофе?
— Да... нет... неважно... Сима, Кеши уже год как нет... — занервничал Боря.
— Послезавтра год, — поправила гостя Сима.
— Да... Неважно. Сима! Жизнь идёт... продолжается... течёт... Ты — одна, я — один... совсем. А жизнь дальше идёт... продолжается...
— Течёт, — напомнила Сима.
— Да. И течёт тоже, — согласился со столь важным дополнением Боря. — В общем, Симочка, мы таки уже взрослые люди, и пора...
Тут в замке ключ провернулся, и в квартиру вошёл здоровенный амбал Коля, работающий грузчиком в супермаркете и имеющий большой жизненный опыт в виде наколотых трёх куполов на груди и синих перстней на пальцах левой руки.
— О! Борик! И шо ты тут сидишь как засватанный? — удивился Коля, даже не подозревая, как он близок к истине.
— Ой, я уже пойду, — заторопился Борис, чувствуя, что черты лица будущей жены начинают таять.
— А это шо за цветы, Сима? Боря, ты такой нарядный, торжественный и бледный, шо на своих похоронах!
— Я пойду, Коля, — почти прошептал экс-жених.
— Конечно, пойдёшь! И даже с крейсерской скоростью! — оскалился Коля и пнул Борю ногой под зад. — Цветы не забудь, жених, *ля! — громко, во всё горло, заржал амбал и бросил вслед летящему на всех парах обладателю здоровой печени и Lanos`а гвоздики...
Андрей Рюриков
их любой человеческий организм сам воспроизводит без помощи Петрова и Баширова. 
