Я это видел.
Багеровский ров
________________________
Можно не слушать народных сказаний,
Не верить газетным столбцам,
Но я это видел! Своими глазами!
Понимаете? Видел. Сам.
Вот тут - дорога. А там вон - взгорье.
Меж нами - вот этот ров.
Из этого рва поднимается горе,
Горе без берегов.
Нет! Об этом нельзя словами -
Тут надо кричать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в волчьей яме,
Заржавленной, как руда.
Кто эти люди? Бойцы? Нисколько!
Может быть, партизаны? Нет.
Вот лежит лопоухий Колька -
Ему одиннадцать лет.
Тут вся родня его... Хутор «Весёлый»...
Весь «самострой» - сто двадцать дворов...
Милые... Страшные... Как новосёлы,
Их тела заселили ров.
Лежат. Сидят. сползают на бруствер.
У каждого жест. Удивительно свой!
Зима в мертвеце заморозила чувство,
С которым смерть принимал живой,
И трупы бредят, грозят, ненавидят...
Как митинг, шумит мёртвая тишь!
В каком бы их ни свалило виде -
Глазами, оскалом, шеей, плечами
Они пререкаются с палачами,
Они восклицают: «Не победишь!»
Парень. Вернее, не парень, а лапти,
Да нижняя челюсть. Но зубы -во!
Он ухмыляется: ладно, грабьте,
Расстреливайте - ничего!
Сами себя вызволяли из дыр ведь -
Переживём и вашу грозу...
Всё пропадёт - но клыков не вырвать:
Перегрызу!
Рядом - истерзанная еврейка.
При ней - детёныш. Совсем, как во сне.
С какой заботой детская шейка
Повязана маминым серым кашне!
О материнская древняя сила!
Идя на расстрел, под пулю идя,
За час, за полчаса до могилы -
Мать от простуды спасала дитя...
Но даже и смерть для них не разлука!
Не властны теперь над ними враги -
И рыжая струйка из детского уха
Стекает в горсть материнской руки.
Как больно об этом писать!..
Как жутко!..
Но надо. Надо! Пиши!
Фашизму теперь не отделаться шуткой:
Ты вымерил низость фашистской души!
Ты осознал во всей её фальши
«Сентиментальность немецких грёз" -
Так пусть же сквозь их голубые вальсы
Горит материнская эта горсть!
Заклейми! Ты стоял над бойней!
Ты за руку их поймал - уличи!
Ты видишь, как пулей бронебойной
Дробили нас палачи -
Так загреми же, как Дант! как Овидий!
Если всё это сам ты видел -
И не сошёл с ума!
Но молча стою я над мрачной могилой.
Что слова? Истлели слова.
Было время - писал я о милой,
О чмоканьи соловья...
Казалось бы, что в этой теме такого!
Правда? А между тем,
Попробуй, найди настоящее слово
Даже для этих тем.
А тут? Да ведь тут же нервы, как луки!
Но струны... глуше варёных вязиг.
Нет! Для этой чудовищной муки
Ещё не создан язык.
Для этого надо созвать бы вече
Из всех племён от древка до древка
И взять от каждого всё человечье,
Всё, оплаканное за века.
И если бы каждое в этом хоре
Дало бы по слову близкому всем, -
То уж великое русское горе
Добавило целых семь!
Да нет такого ещё языка...
Но верьте, трупы, в живых и здоровых!
Пусть окровавленный ваш закат
Не смог я оплакать в неслыханных строфах,
Но есть у нас и такая речь,
Которая всяких слов горячее:
Картавая сыплет её картечь,
Гаркает ею гортань батареи.
Вы слышите грохот на рубежах?
Она отомстит! Бледнеют громилы!
Но некуда будет им убежать
От своей кровавой могилы.
Ров... Поэмой ли скажешь о нём?
Семь тысяч трупов!.. Евреи... Славяне...
Да! Об этом - нельзя словами.
Огнём! Только огнём!
Илья Сельвинский
1942, Керчь
