Вот пример с украинской женщиной-преступницей, которую обменяли. Это – очень хороший пример, дающий простор для разговоров о ненависти. Сначала нам показали преступницу. Она воевала на стороне противника. Но этого недостаточно для возбуждения лютой ненависти к ней. Потом нас проинформировали о ее грехе. Нам рассказали, что она чуть ли не убила родителей маленьких детей, а потом, прикрываясь детьми, пыталась вырваться из рухнувшего Мариуполя. Чудовищное преступление! Такого не покажут даже в кино.
Не покажут, не покажут – сценарист всегда озабочен правдоподобностью. То, что совершила эта женщина, воюющая на стороне противника – вопиюще, безнравственно, жестоко. Нам сказали, что она убила мать детей прямо на их глазах. И тогда колоссальность ее злодеяния привела к тому, что в своем сознании, в своем чувстве мы произвели процесс расщепления – отделили ее от ее греха и начали ненавидеть сам грех. Коллективно мы ненавидели одно и то же – грех, произведенный одним человеком. Она сама уже была недоступна для нашей ненависти – как человек пропащий, конченный, совершивший преступление, после которого невозможно реабилитироваться, получить отпущение, искупить. Но все-таки умозрительно ее грех получил оформление ее образам – сухопарой невыразительной женщины, расписанной татуировками.
И вот мы благополучно прошли этап развития ненависти ко греху. А это – только начало сложного процесса. Дальше логика событий требовала осуждения – такого же публичного, как и информирование о грехе, коллективного отречения от него, произнесения общественных заклинаний для самих себя – «человек на такое не способен», «человек, совершивший это, не в праве называться человеком». В действительности вот этот этап – очень важный социальный ритуал. Общество воспитывается не только на добродетелях, лучше всего оно воспитывается на грехах. Хотя бы потому, что грех больше связан с эмоцией, чем добродетель. Грех оказывает шоковое воздействие, вызывает сильнейшие чувства – возмущение, страх перед повторением такого с кем-то, страхом перед повторением такого с тобой или с твоим близким. Ты громогласно от всего сердца осуждаешь грех потому, что это – твоя гарантия безопасности: то, что признано плохим, наказуемым, повторяться не должно. Еще ты испытываешь сострадание к тем людям, против которых этот грех был применен. Сострадание – тоже сильная эмоция, подпитывающая процесс воспитания. В данном случае мы сочувствовали несчастным детям, на глазах которых их мать лишили жизни. А потом их везла в машине убийца их матери, и им было горько, больно, страшно. О, как мы ненавидим ее грех!
Да, пока все хорошо, все правильно. Мы проходим правильные этапы – признавая грех грехом, осуждая его коллективно, приходя относительно него к общественному консенсусу – «так быть не должно!» – мы делаем общество здоровей, гарантируем себе безопасность и укрепляем свой нравственный стержень. На этом этапе четче формируются нормы – «можно» и «нельзя». Мы близки к тому, чтобы стать нравственней. Но это – самый скользкий, самый опасный этап в процессе ненависти. Нельзя останавливаться. У процесса должен быть финал. Без финала наша коллективная ненависть ко греху обернется против нас.
Ее все-таки обменяли. Женщина была предъявлена нам постфактум – после того, как обмен состоялся. Она произносила благодарственные слова в адрес Зеленского и пугала нас перемогой. Люди возмутились, обиделись, не поняли. И могло показаться, что большинство возмущавшихся озабочены только тем, что их ненависть не была удовлетворена или тем, что они чувствовали себя вовлеченными в процесс принятия решений, о оказалось, что они ничего не решают.
Возможно, в 2022-м году наши люди впервые за долгое время почувствовали себя делающими дела страны в совместном усилии. Люди почувствовали, что и от них, от их поддержки многое зависит, и где-то они могут подсказать, где-то помочь материально, где-то высказать свое мнение, а где-то даже морально поддержать власть, ускорить Победу. И тут люди получают удар по гражданскому самолюбию, по своей внеэгоистичной позиции. Но это – все-таки хоть и обидное, но не самое важное, не самое опасное. Гораздо опасней, повторю, не доводить до финала коллективно поднявшуюся ненависть ко греху.
Ненависть без конца подрывает нравственные основы. Мы только что все вместе осудили грех, коллективно подтвердили, что так нельзя, подписались под этим, а оказалось, что можно. Преступницу просто взяли и обменяли. Она не прошла процедуры наказания. Нашей сильной красивой и праведной ненависти как будто отрубили хвост, и она, окровавленная, нырнула снова в нас, и там пребудет всегда или долго, напоминая о том, что страшные грехи совершать можно, возмездия нет, общественные договоры не работают. Справедливость – абстрактное понятие. Вот поэтому я и говорю, что индивидуально ненавидеть человека по своим личным бытовым причинам – за измену, за обман, за воровство, за правду, сказанную в глаза, или неправду – гораздо безопасней, чем коллективно ненавидеть грех. Ведь с коллективной ненавистью ко греху всегда нужно играть по правилам. Не по правилам – чревато и опрометчиво. Не по правилам может быть истолковано как разрешение грешить. Но и тут в наибольшем проигрыше оказывается не сам грешник, а тот, кто ему разрешил. Кто помог ему избежать наказания. Кто помешал справедливости свершиться. Общественное недоумение обращается против него.
